Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]
Когда прошло года три со дня нашей разлуки, Кадрия вдруг стала задавать вопросы, на которые мне трудно было отвечать.
— Почему у нас нет папы? — спрашивала она. — Вернется ли он когда-нибудь? На кого он похож? Почему он не пишет?
Каждую свободную минуту я уделяю детям. Ведь я для них и мать, и отец. А это очень трудно.
«Дети еще очень малы, — думала я. — Если сказать им правду об их отце, они не поймут».
И, кроме того, не хотелось огорчать их, сказав, что мы разошлись, что отца у них нет.
Ты даже не подозреваешь, сколько мне пришлось передумать в связи с этим.
Что сказать нашим детям? Правду или ложь?
Как только они начинали спрашивать о тебе, я успокаивала их.
— Отец в Москве, — говорила я, — учится там. Кончит учиться и приедет к нам. Привезет нам много гостинцев.
Так, жалея детей и поэтому вынужденная обманывать их, я научилась лгать соседям.
— Муж на учебе, — говорила я им, удовлетворяя их любопытство.
Ради детей, чтобы никто не мог сказать им, что они сироты, что отец бросил их, и вот, мол, они теперь заслуживают жалости, я говорила соседям:
— Муж мой в Москве. Придет время — приедет.
Тяжело жить одинокой женщине. Находится множество людей, которым во что бы то ни стало хочется узнать, почему и когда она осталась одна, когда разошлась с мужем, кто он, что он и т. д. Любят люди залезать с сапогами в чужую душу и топтать ее.
Другие ухмыляются и все норовят узнать: «Не тяжело ли без мужа, не тоскуют ли дети, да и сама я не скучаю ли?»
Однажды мне нужно было съездить по делу в самую дальнюю деревню района — Аккаен. Когда я хлопотала о лошади, встретился мне Галиуллин.
— К чему напрасно гонять подводу? — сказал он. — Сейчас в Аккаен будет машина. Для вас-то место найдется. С этой же машиной и вернетесь. Быстро и хорошо.
Я, конечно, согласилась. Сначала известью было, что поедут четверо. Но когда машина отправилась, то, кроме шофера и меня, в ней сидел один лишь Галиуллин. Как только мы выехали из Адраса, Галиуллин завел разговор.
— Поди, скучно вам одной? — говорил он. — Что поделаешь? Действительно, культурных людей у нас маловато. Вот если б было побольше таких, как вы, — смелых, энергичных женщин, — тогда и росли бы мы не по дням, а по часам. Да. Но вот беда, неохотно к нам едут. Красивым женщинам в деревне скучно! Не так ли?
Он говорил много и долго.
— Вам не холодно? — спрашивал он и, будто бы заботливо накидывая на мои плечи плащ, старался коснуться меня руками.
Он говорил о себе, о своей смелости, о том, что ему не хватает в личной жизни уюта, спокойствия, которых его жена, человек ограниченный, создать ему не может.
Я почти не слушала его. Он спрашивал, я молчала. Впрочем, это не беспокоило его. Он продолжал болтать без умолку. Мне были противны его кошачьи глаза, жирное лицо, деланные вздохи.
Наконец, мы въехали в лес. Галиуллин попросил шофера уменьшить ход и, повернувшись ко мне, начал восторгаться ягодами, цветами, красотой леса, рассказал, как в этом лесу кулаки покушались на жизнь двух коммунистов. И тут же, прервав себя, как-то неловко затянул «Кара урман».
Лес дремуч, и ночка непроглядна,
Руку, друг! И в мир пойдем вдвоем,
И с березы, сказочно нарядной,
Ветку пожелтевшую сорвем.
Руку, друг! И в мир пойдем вдвоем…
В каждом его движении, в плавном покачивании, старании придать голосу нежность, а глазам мечтательную задумчивость, — во всем этом сквозило желание понравиться мне. Не успели мы проехать лес, как он приказал шоферу остановиться. Я напомнила Галиуллину, что нам надо спешить.
— Неужели вас не трогает природа? — удивился он. — Что касается меня, то я ради возможности побывать среди цветов, в лесу, вместе с такой женщиной, как вы, готов позабыть весь мир!
Сказав это, он вышел из машины и углубился в лес. Вернулся он с букетом цветов в руках и несколькими веточками крупных красных ягод, вырванных с корнем.
— Это вам! — сказал он, театральным жестом преподнося мне цветы.
Машина тронулась. Видя, что все его уловки пропадают даром, он решил повременить.
В Аккаене мы пробыли недолго.
— Поехали, доктор? — сказал Галиуллин. — А то вечер скоро.
Действительно, следовало спешить. Мы пустились в обратный путь.
Наступил вечер. Собирались темные тучи. Мы опять проезжали через лес. Галиуллин снова начал говорить без умолку о совещании, о своей речи. И взгляд его, и голос, казалось, твердили: «Видите, какого ума, какой значительности человек сидит рядом с вами. И вы столь приятны мне, что я делюсь с вами всем, чем живу».
Потом он принялся рассказывать, как он неудовлетворен семейной жизнью и какая у него неудачная жена.
Прямо противно писать об этом. Я совершенно не переношу мерзких людишек, которые способны каждому встречному-поперечному выбалтывать семейные секреты.
Машина вдруг остановилась.
— А, черт! — воскликнул шофер.
— В чем дело? — спросил Галиуллин.
— Вот беда, — сказала я. — Может быть, поломка небольшая?
— Исправить-то исправлю, — сказал шофер озабоченно. — Только вы не стойте над душой.
И он поднял капот машины.
— Пойдемте, — позвал Галиуллин. — Ибрай очень норовист. Терпеть не может, когда его торопят.
И пошел в лес, в сторону от дороги.
— Как готов будешь, посигналь! — бросил Галиуллин шоферу.
Я осталась в машине. Сидела и ждала. Шофер терпеливо возился с мотором. Мне надоело ждать. Я вышла и решила немножко пройтись. Вдруг за деревьями показался Галиуллин. Подошел ко мне.
— Любит, не любит! Любит, не любит! — гадал он, обрывая лепестки ромашки.
Заговорил о любви, о женщинах.
— Ах, как хорошо дышится в лесу! — то и дело повторял он, разводя руки в стороны, поднимая их вверх. — Ах, как хорошо! Дышите! Дышите! Я хочу смотреть на вас, видеть вас.
Он внезапно обнял меня и попытался поцеловать.
— Прочь! — крикнула я и изо всей силы оттолкнула его.
Но это не остановило Галиуллина. То ли он думал, что я шучу, то ли ему не хотелось отступать. Он снова приблизился ко мне.
— Ого! Да вы сильная! — смеялся он. — А ну, кто кого? — и, внезапно шагнув вперед, он снова обнял меня.
— Подлец! — громко крикнула я и, плюнув ему в лицо, побежала к машине.
— Простите, — догнав меня, шептал Галиуллин. — Я не знал…, я думал…, я хотел…
— Негодяй! — сказала я. — Неужели вы не видите, что вы противны мне! Неужели вы не видели, что вас оттолкнули с самого начала!
— Я думал, вы шутите. Женщины никогда не говорят «да». «Зачем, к чему, что вы!» — твердят они и, между тем, сами льнут к тебе. А вы не такая. Давайте забудем все, — просил он.
Мотор был «починен». Я села рядом с шофером, и машина тронулась.
Вскоре после этого случая Галиуллин покинул наш Адрас. Оказалось, что он был замешан в какое-то грязное дело. Кончилось это исключением его из партии, а впоследствии и арестом.
Со снятием Галиуллина в районе стало легче работать. В амбарах появился хлеб. В домах — изобилие. Колхозы заметно улучшили работу. Галиуллин, оказывается, был не только донжуаном…
Искэндер!
Письма свои я пишу урывками, в свободные минуты. Поэтому не удивляйся, если найдешь их беспорядочными. Начала я их давно, а конца все не видно. Сама чувствую, что ежеминутно перебиваю себя. Вот недавно писала о детях, а потом упомянула о Галиуллине.
Порой я ругаю себя, зачем пишу. Захочешь ли ты читать эти письма? Но я и не думаю о том, прочтешь ли ты их или нет. Столько во мне наболело, столько мною пережито, что уж право говорить-то я заслужила вполне.
Я хочу написать тебе о том, как придумала своим детям отца. Да, да! Именно придумала, сочинила. Вот как это случилось.
В один из вечеров я, сама не знаю почему, вспомнила Вэли и стала перебирать старые тетради, сохранившиеся со студенческой поры. Нашла то, что искала, — фотографию Вэли Сафиуллина.
Взглянув на портрет, я представила себе Сафиуллина. С какой болью в черных глазах смотрел он тогда на нас. Мне стало жаль его. Мне стало стыдно за то, что я тогда смеялась над бедным парнем…
И вдруг все как-то вышло сразу, — мне пришло в голову, и я решилась…
Ведь фамилия Вэли одинаковая с моей — Сафиуллин. И когда Кадрия спросила меня об отце, я показала детям фотографию Вэли и сказала:
— Вот ваш отец!
Вэли стал моим «мужем».
Не сердись, Искэндер. В тот момент я совсем позабыла о тебе.
Карточку Вэли я вставила в рамку и повесила на стену.
— Смотрите, детки! — говорила я Кадрии и Рафаэлю. — Скоро к нам вернется наш папа.
Ты знаешь, что, работая в стенгазете, я научилась фотографировать. Теперь мне захотелось переснять карточку Вэли. Сказано — сделано. Я размножила ее, увеличила, уменьшила. Пересняла ее вместе со своей карточкой. Получилось так, как будто мы сидим рядышком.
